Димон (лежа на пляжной кушетке): Я могу написать самую сексуальную пьесу в течение месяца и стать знаменитым.
Лимон (Не слышит его. Стоит, прислонившись к мраморной статуе Аполлона, и аккуратно трогает пальцем свой сморщенный членик, пытаясь слегка выпрямить его. Произносит с безумной тоской): Кажется, я его вчера сломал.
Димон (смотрит на голубое небо): Жаль, что в этой пьесе не будет голубого неба. Все-таки, красота – неотделимый атрибут нашей жизни. Но настоящий сочинитель не останавливается ни перед чем. Напротив: недостатки он превращает в достоинства. Вместо неба мы придумаем что-нибудь покруче. Например, рекламные ролики в виде цветных тату. Которые будут подобно облакам плыть по небу с нимфами. Кстати, надо будет позвонить твоему отцу и попросить его, чтобы он дал команду по инстанции. Почему рядом со мной нет изящной секретарши в бикини, которая, как первоклассница, стыдливо слюнявила бы химический карандаш и записывала за мной мои мысли?
Из-за мраморной колонны дома выходит девица в полупьяном состоянии, облаченная в мужской шелковый халат темно-красного цвета и всем своим видом напоминающая Деда Мороза. Устало произносит, едва-едва удерживая смысл слов:
А я зачем? Я могу. Я была секретным агентом в Масад. Тут секретная служба. Этому столику не наливать. Я Анжелина Джоли. (Делает резкие движения руками и ногами и чуть не падает в бассейн, но удерживается благодаря природной грации и гибкости. Стоит в растерянности, не зная, что делать дальше.)
Димон (поднимается на локти и смотрит на девицу): Как я смогу написать самую сексуальную пьесу и стать знаменитым в течение месяца, если у меня совершенно нет приемлемых условий? Как? И кто в этом виноват?
Девица пытается идти походкой балерины на сцене и размахивает руками. Останавливается. Задумывается. Затем поспешно пытается изобразить через пластическую пантомиму даму с собачкой. Вновь чуть не падает, но удерживается в последний момент и произносит сама себе:
Стоять. Я кому сказала, стоять. Сивка-бурка, вещая каурка! Бриллианты положите, пожалуйста, на стол. Девочкам брюлики, мальчикам бьюики. (подходит к Лимону и нежно обнимает и целует его)
Лимон (вскрикивает с восторгом): Не сломал! Не сломал!
С поспешностью задирает красный халат ей на голову. Поднимает ее на руках, прислоняет ее голую попку к мраморной попке Аполлона и начинает заниматься тем, что в цивилизованном мире принято занавешивать красивыми словами. Как будто занавесь, внешняя оболочка может родить сущность лучшую, чем сама оболочка. Вечное это запутывание внешнего с внутренним. Видимо человечество будет всегда болеть этой хронической болезнью Каина.
Димон (затыкает пальцами уши): Ну почему так всегда? Только к тебе придет какая-нибудь глобальная, классная мысль, и все, кажется, есть... Не зря я учился три года в Англии и почитывал Шекспира в подлиннике. Oh, my God, lovely страстная сучка. Как она стонет. Я, наверное, проткну пальцами собственные уши. Но этот звук дикой страсти, кажется, пробивает меня насквозь, как разряд электричества. И почему не я на его месте? Потому что я не смог бы это сделать так банально и просто. А в этом-то и есть основная сущность. Поменьше рюшей. Мы слишком зарюшились. Долой надуманные и, главное, высосанные из пальца, рюши. Оставим только нужные и важные. Хорошо. Ты – молодец. Какой ты, все-таки, молодец. Мы сделаем! Вперед, Россия!
Девица: А еще…а еще…give me more....а еще....give me more......
Лимон (сквозь слезы и стон): Лишь бы не сломался. Лишь бы не сломался.
Под кушеткой Димона звонит сотовый телефон. Он берет его нехотя и без желания. Меняя голос, говорит: Hello. Сочинитель пьес Зюзюкин на проводе.
Голос в сотовом: Ты че, Димуля, стал кастратом?
Димон: Извините, сэр, с кем это вы так позволяете себе разговаривать? Хотите, я передам трубку главному режиссеру театра?
Голос в сотовом: Я че, сдуру не туда попал? Я че, не узнаю твой голос? Голос Дмитрия Причудкина?
Димон (Меняет голос еще раз): Это кабинет главного режиссера театра на Рублевке «С нами клево».
Голос в сотовом: А че, есть такой театр? Это прикольно.
Димон: Да, молодой человек, это больше чем прикольно. Скоро мы ставим самую великую пьесу всех времен и народов, написанную Дмитрием Причудкиным.
Голос в сотовом: Че за хрень? Вот я и звоню сейчас на сотовый Димону, а попал к вам. Он че, в самом деле, написал пьесу?
Димон: Да. Как видите, молодой человек. И очень хорошую. Он это сделал еще в Англии. Возвышенный слог! Текст, равный шедеврам Шекспира.
Голос в сотовом: Я лично знаком с Шакирой, а вот с Шекспиром лично не знаком.
Димон: А вы, видимо, молодой человек, на помойке воспитывались?
Голос в сотовом: Че? Я на помойке? Ты, придурок долбанный, ты хоть имеешь малейшее понятие, с кем разговариваешь?! Да мой папа сожрет весь твой театр вместе с твоими потрохами, как арбузную семечку унитаз.
Димон: Да у вас образное мышление. Извините. Извините, молодой человек. Это неприлично – в открытом обществе вести подковерные игры.… Но, кажется, я знаю, кто вы.
Голос в сотовом: Ты, придурок из театра с первого ряда. Я могу лично выкупить все билеты на ближайшие твои спектакли, а если ты еще поставишь мне отдельно кресло посередине зала с шампанским и покажешь нечто, я тебе доплачу дважды и еще на чай дам по швейцарскому счету. Ты спроси себя, почему я так долго с тобой разговариваю. Ты знаешь Аньку-голубую сучку?
Димон: Так, мельком слышал в кулуарных разговорах о самых крутых тусовщиках, каких-то разжиревших толстосумах, которые дают чаевые лакею в швейцарских гостиницах больше, чем годовую зарплату своим рабочим.
Голос в сотовом: Правильно мыслишь, чувачок. Да ты, как желтая газета, все знаешь. Я бы тоже написал пьеску про желтый переполох, и там бы одна дырочка говорила бы другой дырочке: «Когда же нас, наконец-то заштопают?» А другая дырочка ей будет отвечать: «Если нас заштопают, то куда будут уходить деньги налогоплательщиков?» Как у Федора Михайловича Достоевского. «Прореха на человечестве». И еще бы я ввел в пьесу таких гламурных штопальщиков с серебряными иглами. Они как бы пытаются заштопать, а получается паутина. Представляешь себе во всю сцену дыру, а по ней ползает человек-игла и произносит: «Хотели как лучше»?
Димон: Извините, что я вас перебиваю. Но Дима, так сказать, между нами, посвятил меня в список лиц, которые могут быть задействованы как лучшие друзья будущей пьесы. Это, знаете ли, закулисная игра, без которой никак не обойтись, и вы в этом списке стоите, кажется, первым рылом. Извините, оговорился, первым лицом.
Голос в сотовом: Ты почему меня не спросишь: Почему я с тобой так долго разговариваю по сотовому?
Димон: Так я уже спрашивал.
Голос в сотовом: Так спроси еще раз.
Димон: Почему?
Голос в сотовом: Эта голубая сучка вышла на пять минут из оранжереи в доме Лимона к бассейну. Где Димон и Лимон отдыхают. Она вышла, а дверь захлопнулась. А у него тут на дверях надо либо набирать нужный код, либо ставить отпечаток указательного пальца. К тому же я хочу дико поссать. Не буду же я ссать в кадки .
Димон: Так чем я могу вам помочь, молодой человек? Поссать за вас? Хотя, я должен вам сказать, что сотовый Дмитрия Анатольевича Причудкина оказался в моих руках волею судеб свыше. Вчера обокрали мою квартиру прямо посреди ночи, когда я спал. Я даже приблизительно знаю, чьих это рук дело. Знаете, как это бывает в богемных тусовках? Я давал ключи одной девице, а она, знаете ли... (Связь обрывается. Димон кидает со всего размаха свой сотовый в кусты. Встает с кушетки, обходит край бассейна и смотрит на оранжерею. Возвращается назад и опять ложится на кушетку. Раздается звонок по сотовому у Лимона.)
Лимон: Да, Лимонов Александр Сергеевич вас слушает.
Голос в сотовом: Я тебе сейчас расскажу такой прикол, что ты обоссышься.… У тебя тут в оранжерее. Скажи код двери оранжереи, иначе Инга Баринова меня не так поймет.
Голос из сотового – Барон, наследник фармацевтическо-шоколадного холдинга. Мощный парень, наделенный по наследству таким телосложением, которое, подобно солнцу, генерирует неукротимую энергию. Он выходит из дома Лимона. На плечах у него сидит девица и раскручивает над своей головой трусы.
Девица (Инга Баринова): Вертолет, вертолет, унеси меня в полет! (Они падают в бассейн. Оглушенная ударом об воду, Инга начинает беспомощно барахтаться и визжать. Барон отплывает в сторону и обращается к Димону): Она серьезно или прикалывается?
Димон: Кто у нас тут главный начальник: ты или я?
Барон: Я.
Димон: Вот ты и принимай решение.
Инга: Барон. Барон! Помоги, я тону. (Начинает визжать и барахтаться еще сильнее.)
Барон: Вот теперь я верю. Если бы она так себя вела в постели, я бы на ней женился. (Подныривает под девицу, поднимает её над собой подобно статуе и идет по дну бассейна пешком. Доходит до края бассейна, где лежит Димон, и кладет ее на край бассейна. Выходит из бассейна и склоняется над девицей)
Барон: Рыбка ты моя золотая.
(Целует её в губы. Девица выплевывает в лицо Барона струю воды. Вскакивает. Запрыгивает верхом на сидящего на корточках Барона и начинает хлопать его ладонями рук по плечам, по щекам, по спине)
Инга: Ты безмерный дуралей! Ты когда-нибудь меня убьешь, как танк лягушку, и не заметишь.
Барон: Я тебя люблю. Я на тебе женюсь.
Инга: Я попрошу папу: в случае моей смерти он тебя убьет.
Барон: Я буду тебя носить за пазухой, как крестик. (Поднимает её с края бассейна и кружит, как ребенка, на руках. Инга визжит изо всех сил.) Почему ты так не визжишь в постели?
Инга: Ты бегемот. Я тебя боюсь в постели. Ты меня когда-нибудь задавишь.
Барон: Стань наездницей.
Инга: Я все равно боюсь. Вдруг я сверху забудусь, и ты меня проткнешь до ушей.
Барон: Я тебя люблю. (Нежно её обнимает и целует).
Инга: Я голая. Ты голый. Твой лучший друг видит меня голой.
Барон: А мы че, пидоры какие – закрываться набедренными повязками и делать жеманные позы. Ах… Ах… не надо на меня так смотреть!
Барон начинает делать всевозможные реверансы руками и ногами и балетные прыжки. Инга с отрытым от удивления ртом молча наблюдает за Бароном.
Димон (к Инге): Сколько неуемного, дикого протеста. В детстве нас вместе водили в одну балетную школу. Пока мы не побили там все стекла.
Инга: Хватит. Хватит. Я тебе верю. Если ты не прекратишь, я заплачу от счастья.
(Барон ныряет в бассейн и достает со дна бассейна трусы и подает их девице).
Инга: А я не одену. И я как-нибудь так завизжу у тебя дома, что твой отец тебя выпорет. (Начинает бегать вокруг мраморной статуи Аполлона).
Барон (падает на колени): Ах, прекрасная нимфа, не поступайте со мной так жестоко. Я вас люблю. Хотите, я буду бархатным ковриком у ваших ног по утрам? И вы, наступив на меня самой изящной ножкой во всей Вселенной, будете топтать меня и топтать… И я буду произносить только одно единственное слово: да, да, да…
Инга: Я сейчас опять залезу на тебя верхом. Ты меня заводишь.
Димон: Какой скрытый талант к лицедейству. А надо всего лишь: желание. Ребята, вы бы неплохо подрабатывали где-нибудь на Трафальгарской площади, изображая небольшие миниатюры из «Ромео и Джульетты».
Барон: Не просто желание. А желание любить. Он желает любить. (Подходит к статуе Аполлона и встает рядом с ней в подобную позу, несколько театрально выставив свои мужские достоинства вперед).
Голубая сучка: Да посмотрите, он у него больше, чем у Аполлоши.
Инга: Да. Объясни всем про свои желания. И про его желания. Он у тебя тупой. Про желание кобелька к собачке.
Барон: Если ты будешь рассказывать наши секреты, я тебя утоплю. Это же была игра, чтобы ты забылась.
Димон: А кто тупой, я не понял?
Инга (сквозь смех): Это у него. Он тупой. Этот тупой любит любить как собачки.
Барон хватает девицу в охапку и прыгает с ней в бассейн.

Действие второе

Лимон
Как сладко душу надрывал
Певец в поганом переходе.
Он так пронзительно играл
О некой торжествующей свободе.

Где надо было больше денег,
Красавиц, водки и вина…
Но жизни сказочной побеги
Сгубила матушка-тюрьма.
Ему не дал я денег. Я спешил.
Она сегодня приезжала.
А я ее так искренне любил
И верил в некое волшебное начало.
Певцы прекрасные, не пойте
В гнилых проходах про любовь
И скорбных назиданий никогда не стройте
За три рубля из самых лучших слов.
Мраморная скульптура Аполлона покрывается легкой испариной, и капельки пота образуют двойника Аполлона. Двойник Аполлона улетает в заоблачные высоты и возвращается с древнегреческой чашей, в которой горит огонь. Двойник обводит огонь чаши вокруг мраморного тела Аполлона. Капельки пота высыхают, и тело Аполлона оживает. Действие происходит во втором измерении мира духов.


Оживший Аполлон
Где совершенства дух, наполненный любовью?
И где мой листик в нужном месте?
Сейчас обструкцию им жалкую устрою
И мелких демонов слеплю из глиняного теста.

Дух Аполлона носится по саду в поисках глины и не находит её. Возвращается к ожившему телу Аполлона.

Дух Аполлона
Они же дети и, к тому же…
Ты знаешь сам, как роскошь Рим сгубила.
Ведь телу человеческому нужен
В начальной стадии как мрамору зубило.
И мне ль тебе рассказывать о том:
Зубило – лишь упорства символ.
Не укрепленное изысканным умом,
Оно – как бредни бешеной кобылы…
А твои демоны – это жестоко.
И наказанье через край.
Уж лучше выпороть им попки,
Чем слышать, как собачий лай
В их душах делит жареное мясо,
А демоны сюсюкают: ату! ату!
Такие бешеные страсти
Я и врагу последнему не очень-то хочу.

Оживший Аполлон
Согласен, дух мой милый и пригожий,
Слегка я перегнул свой пыл божка.
Но если бы тебя касались страстной кожей
И гладили ладонью теплою холодные бока!

А дальше я не буду, это жутко…
Так хочется скорей в реальности ожить
И в закрома урчащего желудка
Всех винных погребов запасы влить.

Всех девственниц созревших дать приплод,
Не просто кобелем покрыть безумным,
А взять их в радостный поход,
Где каждый день – открытий чудных…

Дух Аполлона
И Гений – Парадоксов Друг.

Оживший Аполлон
Как жаль, что ничего вот так вот вдруг
Не происходит в мире изначально.
Когда б ты знал, как я скучаю без подруг
Как кипарисы стройных, идеальных.

Давай напустим им такой эллинский флер.
Пусть изрекаются стихами,
Как воспылавший страстью ухажер,
Стесненный посорить деньгами.

К тому ж, экспромтом сочиненные стихи
Как слепки душ, всегда точны.

Дух Аполлона
Давай, пусть Логос снизойдет в их бренный разум
И бредни бренных тел поднимет в облака.
И пусть они потом уже ни разу
Не будут так забавно опускать себя.

Оживший Аполлон
Ты как всегда, идиллии туман напустишь.
Но если глубже в их тела копнуть
И медленно, как в свежесрезанный кочан капусты,
За каждый листик заглянуть?

Дух Аполлона
Когда я возвращался с чашею огня,
Заняв его у Логоса на время,
Невольно осенило вдруг меня,
И я взглянул поверхностно на Землю.

Да, человек подобно дрожи в чаше,
Заполнил чашу через край.
Но стал ли жить он краше?
И создал ли он рукотворный рай?

Во мне мелькнула легкая досада,
И я её по-быстрому смирил.
Она шептала мне: грядущую засаду
Скрывают спящие гробы могил.

Из них выходит демон ночи Зло
И сновиденья Рая нарушает.
И человек заблудший вновь легко
В безумства плоти утомленной попадает

И, утомленный, дерзости творит.
И сам не знает то, что совершает.
И часто Зло такое ближним говорит,
Что и блага трудов грехи не искупают.

Лимон
(к Инге Бариновой)
Ты пахнешь шоколадкой
И выглядишь, как торт.
Позволь тебя украдкой
Поцеловать в румяный рот.
Инга Баринова
Чтоб после помнить твои губы.
Они похожи на желе…
Скажи, зачем мне парня путать
И подпускать тебя к себе?

Лимон
Твои глаза полны соблазна.
Так кошка вечером в саду
Крадется чувственно и страстно,
На ужин находя себе еду,
И я – осел и остолоп –
Безмолвно наблюдаю,
Как возбуждений чувственный озноб
Меня заманчиво ласкает…
Позволь я тоже буду кошкой,
А еще лучше – ласковым котом,
И твою ножку поласкаю
Своим пушистеньким хвостом.
Ты все забудешь и отдашься
Моим желаньям, как всегда.
Ты будешь кошкой дикой извиваться
Мяукать чувственно мне: да… да…

Голубая сучка
Люблю ласкать котов рукою:
Они умней, чем сильный пол.
И тут же понимаю, что со мною
Они в моей игре – начальный ноль.

Барон
(ко всем)
Персик, созревший на ветке, красив:
Солнца любовь его озаряет,
Неба лазурного чуткая синь
Райские формы мечтой оттеняет.

Я не ханша и не дутый глупец.
Это мой сад и владенья.
Будь осторожен, лихой молодец:
Сторож теряет терпенье.

Барон берет Лимона на руки и бросает в бассейн. Димон с разбегу прыгает в бассейн, так что брызги окатывают всех сидящих около бассейна.
Димон (подплывая к Лимону): Александр Сергеевич, скажите мне, пожалуйста, только без балды, ваша последняя Болдинская осень была удачной?

Лимон
Поэт ошибся и случайно,
В порыве искренней мечты,
Обычный оловянный чайник
Назвал подарком от самой судьбы.
Кто не любил немного приукрасить
Предмет, который так любезен сердцу был,
И лучезарных радуг краски,
И чувств нахлынувших священный пыл
Не преподнес как дар священный –
Бессмертный и нетленный!

Димон
Так вы намерены, любезный, отвечать?
Иль мне, как щуку, вас за жабры взять?

Лимон и Димон взбираются на надувные матросы.
Лимон: Представь себе, я – Пушкин, гений. И так приятно, блин, вокруг меня все вьются роем. А я такой весь гордый и один лишь выдаю стихи, легко, солдатским строем.
Лимон: Короче, гений, где взял ты эти классные стихотворенья? (Трогает его плечо руками, показывая этим действием, что готов скинуть его с надувного матраса.)
Лимон
Зачем так сладостно нежны
Твои касания моей спины?
Зачем козой ты дикой вьешься
И так отрадно шеи прикоснешься,
Что я теряю свой покой?
Не надо, мальчик мой,
Играть со мной.
Безумства страсти нежной так опасны.
Прости, но это не любовь,
А лишь порывы буйной страсти,
И зря ты тратишь обольщенья сладких слов.
Димон скидывает Лимона с надувного матраса. Лимон весело взбирается на свой надувной матрас и, чуть отплыв от Димона, в полную силу голоса читает стихотворение:

Оставь, мой друг, свой дикий праздник.
Здесь падших больше, чем любви.
Здесь страстью оголтелой пьяно дразнят
Потуги одиночества несчастные свои.

Найди любовь, пусть будет долго,
Чем этот быстрый блуд свиней,
Где страсти похотливые, как волки:
Чем ты безумней, тем они сильней.

Они берут, они тобой легко владеют.
И что взамен они тебе сулят,
Что душу властью прихотей согреют
И сердце нежностью благою озарят?

О, нет! Еще сильней, подобно прутьям клетки,
Они снимают тяжкий круг.
И там ты – глупая марионетка,
А я страдающий вдали твой друг.
Все хлопают в ладоши.
Голубая сучка, перебивая всех, весело произносит: А давайте, я устрою на своей даче вечер поэзии. Я приглашу поэтов. Мы будем сидеть на лужайке, а они нам читать стихи.
Общий хор голосов: Давайте. Давайте. Давайте.
Димон подплывает на своем матрасе к Лимону и пришвартовывается.
Лимон: Если я все расскажу, ты отвалишь от меня?
Димон: Слово чести.
Лимон: У меня есть бедный родственник из Ахтубы. Я иногда с отцом езжу к ним на рыбалку. Отец там где-то даже построил рыбацкую деревню для дела. Но мы с отцом живем в дикой деревне. Ты же знаешь моего батю, он повернутый на бытовом экстриме. Ему нужна дикость.
Димон: По отделке дома этого не скажешь. (оглядывает дом, бассейн и мраморную статую Аполлона)
Лимон: Ты меня специально сбиваешь с мысли? Дом и рыбацкая деревня – это бизнес, а дикость – для души.
Димон: Тебя собьешь. У тебя память всегда была лучше моей. Короче, я понял, в этой деревне у тебя есть бедный родственник, который и написал эти стихи.
Лимон: Не то слово «написал». Он мне задарил все свои рукописи. Часть рукописей была незаконченная. Я так увлекся, доводя незаконченное до ума, что, как видишь, стал поэтом. Я ему взамен подарил лодку с мотором на сэкономленные еще в юности карманные расходы.
Димон: Ты че, получал по баблу круче меня в юности?
Лимон: Да ладно тебе, Дим, придираться и прибедняться. У кого есть скважины, у того жизнь налажена. Хочешь, я позвоню этому родственнику в Ахтубу? Клевый парнишка. Поговорим.
Лимон (обращаясь к голубой сучке): Анют, кинь мне, пожалуйста, сотовый. Он лежит там в одежде.
Сотовый падает между двух матрасов, и Лимон звонит. Болтает с упоением десять минут о том, какая в этом сезоне рыбалка в устье Волги. И готов бы болтать еще полчаса, но, поглядывая на Димона, который со скучающим видом перекидывал ногу на ногу, неожиданно и резко завершает свою болтовню такой фразой: Ты еще пишешь стихи? У меня есть мой друг. Да, хороший. Он хочет тебе что-то заказать лично для себя. Поговори с ним. Передает сотовый Димону.
Димон молча слушает, а затем несколько жестковато завершает: Меня устраивает твой стиль. Но мне нужна полноценная, большая вещь, а не разрозненные стишки-зарисовки. Да. Похоже на пьесу в стихах. Да. Пятьдесят долларов за лист, а если это будет что-то, то сто.
Лимон: У них доярки столько получают за месяц.
Димон: Я всегда предполагал, что что-то может быть завтра дороже скважины. К тому же скважина не создает поэзии, и скважины иссякнут, а поэзия останется.
Лимон: Зато скважина хорошо оплачивает текущие расходы.
Димон (задумчиво, почти не слушая Лимона): Сколько бы ты отдал за хорошую пьесу в стихах?
Лимон: Десятку, не задумываясь.
Димон: Ты слабо мыслишь. Двадцать листов. Это всего лишь штука. Штуку за хорошую пьесу – это просто смешно. Пятьдесят долларов за лист. А с премией сто. И даже с премией это две штуки. Ты мог бы заказать на десятку пять пьес. Ты плохой финансист. От храма Соломона не осталось и следа. И где эти четыреста гранатовых яблок на двух сетках? Где эти полированная медь и чистое золото? А Песни Песней осталась. «Ласки твои лучше вина». Я что, по-твоему, урод? Когда я вижу, что мое вино, моя еда им слаще меня. И представь, что мне сказала одна подруга утром с дикого похмелья, накануне выпивая мое вино, вкушая мою еду и гуляя по моему дому. «Я бы оставила твой член, твои деньги, а тебя бы выбросила на помойку».
Лимон. Зато скважина хорошо оплачивает текущие расходы. Ты помнишь, сколько локтей был храм Соломона в ширину и длину? И сколько рабов заготавливало камни в каменоломне и сколько подвозило? Я как-то для прикола прикинул, и оказалось, что дом моего отца больше, хотя рабов гораздо меньше. Можно, я поболтаю со своим бедным родственником из Ахтубы? Так вдруг что-то захотелось в дикую деревню. Парного молочка и простой рыбацкой ухи у костра. А ты знаешь, он сочиняет неплохие эпиграммы. Подожди меня минут пять, я тебе потом дам телефон приколоться.
Лимон болтает с упоением о сомах, о судаках, о стерляди, о белугах. Проходит пятнадцать минут. Димон вырывает сотовый из рук Лимона.
Димон: Я передам телефон назад при условии, что ты расскажешь мне хотя бы одну эпиграмму.
Проходит пять минут и Дмитрий слушает и улыбается: Про Рублевку? Давай про Рублевку. Это, наверное, будет выглядеть так: Рублевка, Рублевка, ты клевая поклевка!

Голос в сотовом
Аристократы денег и вещизма,
Рублевка, милая привет!
В пределах околпаченной Отчизны
Ты самый выигрышный билет.
Дмитрий внимательно слушает и обращается к Лимону:
Да ты послушай, что он на нас такое накатал.
Он просто лучший в мире русский самосвал.
От восторга Дмитрий роняет сотовый в воду. Лимон как будто и не видит, что сотовый в воде, и с веселой радостью откидывается на надувном матрасе, подкладывает руки под голову, закрывает глаза и произносит: Ты думаешь, что это не новейший экслибрис, равный эксклюзиву?
Нет смысла призывать мне Немезиду,
Повторно создавать "Кинжал".
Свою тщеславную обиду
Давно я в поле закопал.

И всем воздастся по заслугам,
И мне судьба уже дала
Легко, без принуждений и потуги
Вздымать два раненых крыла.

Одно крыло – упорство чуткой веры,
Другое – странности земной любви,
И никакие грозы, бури, ветры
Не сокрушат создания мои.

Дмитрий прыгает в воду, достает сотовый, кладет его на надувной матрас и, оставаясь в воде, обращается ко всем: Еще десять миллионов лет назад мой отец назвал коммунистов серыми Наполеонами. А я уже в те стародавние времена сосал грудь кормилицы и тут же с молоком моей кормилицы догадался, что он имел в виду.
Голубая сучка перебивает его своей репликой: Теперь он вечно на виду и разгребает с президентом русскую беду.

Дмитрий: Еще раз перебьешь, тебя я утоплю!
Голубая сучка: Когда, скажи, Димуля, с тобой я пересплю?
Дмитрий выпрыгивает из бассейна, догоняет не сильно спешащую убегать Голубую сучку и кидает ее в бассейн. Встает в позу Наполеона и, величественно шагая вдоль бассейна, захлебываясь и картавя, произносит:
Твелдо стойте на своем, горубые алийцы!
И самые высочайшие стены мила упадут к вашим ногам!
Он (указывает пальцем на Лимона)
Усомнирся в нашей чистоте.
Распять Его челез ласстлер. К стене!
А вот вам Пушкин. Нашли недавно старые черновики, еще не знавшие печатных публикаций:
Порханье чувств вы жаждете себе в угоду
И трепет ласковый и чувство счастья навсегда.
Зачем же вы эту священную свободу
На цепь измен сажаете тогда?

Не можно быть одним в двух ипостасях:
И ангелу в одной руке зажженная свеча,
И бесам – разноцветный бантик-кочерга –
Любовно дарит ваша правая рука.

И что нелепо до безумья:
Вы забываете затем себя.
И в состоянии слепого тупоумья
У вас все путает безвольная рука.

И ангел, видя кочергу,
Невольно плачет и рыдает.
А бес на дивную свечу
Дыханье ветра насылает.

Бурные овации и выкрики восторга:
Оле, оле, оле, Россия, вперед!
Веселится и ликует весь народ!
В нас великий Пушкин искренне живет!

Голубая сучка
Так мог сказать лишь только гений!
Я трепещу, как банный лист.
Наверно, лучше перед ним разденусь,
И он оценит мой шикарный низ.

Голубая сучка просматривает SMS-сообщения и возмущенно произносит: Полный прикол. Еще один Александр Сергеевич объявился. Он со мной и близко не стоял, а такую лажу пишет: Как загнанный в угол хорек, в твоей п…е резвится мой х…ек. Сегодня у меня полный урожай. Такого количества воздыхателей обо мне я не припомню. Тут целые поэмы.
Лимон (с нескрываемым сарказмом): Гонит, как всегда.
Голубая сучка (совершенно не обидчиво, с тупым безразличием, подавая сотовый Лимону): Посмотри…


Лимон
Тут есть неслабые вещицы
На две печатные страницы,
А есть такая жуть и хрень,
Что я скажу с печалью:
Не будет здравых перемен,
Где так бездарно западают на мочалку.

Голубая сучка (обиженно): Я – мочалка?
Лимон, нежно обнимая ее, миролюбиво произносит: Ты – богиня, в этом никто не сомневается. А мочалка – это то, что ты сама назвала: «мой шикарный низ».
Голубая богиня: Так ты хочешь сказать, что мой низ не шикарен?
Лимон дружелюбно отмахивается от нее рукой и продолжает читать послания про себя.
Все возмущенно произносят: Хотим приколов.

Лимон
Приколов тут – хоть пруд пруди.
Весьма продвинутый есть мальчик.
Готов и сердце из своей груди
Богине нашей вырвать, словно мячик.
Ну, чем не гений:
«О, мама миа!
Меня обуревает булимия!
Простоглондин Простогландинович пошел гулять.
Я не могу его с тех пор поймать.
Я нанял сыщиков его ловить.
А он не хочет во мне жить.»
Такую вот я сочиняю хрень,
Затем в камине по ночам сжигаю.
Прошу тебя, назначь мне день.
Я без тебя, блондинка, просто умираю.
Голубая богиня
Все без меня в стихах они, как мухи, умирают
Но трупиков вокруг меня пока никто не убирает.
Лимон
Ну, этот тебя тоненько когда-нибудь зарежет.
Послушай, как тебя он круто лечит:
Сегодня ты для всех кумирка,
А завтра – старая, тупая дырка.
Любовь толпы не долговечна,
Поспешна, легкомысленна и быстротечна.
Приди ко мне, мы будем на века.
Я так хочу, любовь моя, тебя.

Действие третье

Оживший Аполлон
Нет ничего обманчивее чувств.
Они приходят и уходят:
Восторг, печаль, забвенье, грусть....
Во мне бесчинной кошкой беззаботно бродят.

И если б жизнь дала возможность
На что-то четко встать ногой,
Я взял бы девы юной томность,
Пока она в гармонии сама с собой.

Дух Аполлона вступает в спор с Ожившим Аполлоном.

Дух Аполлона
Не будет вор ухаживать! Его воззренья
Никак не связаны с желаньем что-то дать.
Вся красота его физических движений
Лишь для стремленья веселее обокрасть:

Как можно веселей, как можно легче.
И если это "можно" будет сколько хош,
То вновь узнает человечность,
Как обдирает трепет человечьих кож

Системный рыцарь для благих полей,
Где будут будто сеять благо злаки
И пеленать в любовь детей,
И соловьями петь собаки.
Оживший Аполлон
Не потому ль воров всегда любили
Любезный к шалостям веселым слабый пол?
И деньги легкие с воров доили,
Как наркоманы с ближних на укол.

Придумай что-нибудь, мой дух любезный.
Так хочется живому быть среди живых!
Понюхать запах их телесный
И совершить какой-нибудь прорыв
По части чувственных, больших сближений.
И так, чтоб это было …ах!
При всех моих безмерных совершенствах,
Я гол, а не в штанах.

Дух Аполлона
Я размышлял, как сделать праздник проще.
И вот придумал верный ход.
Мы перетащим, словно камни, на полозьях
Их слепок мира в наш простор.

Весь сразу или по частям?
И храм такой же есть в наших пределах.
Бассейн немножечко другой,
Но, в общем-то, дизайн, размеры
Перед тобой.

Оживший Аполлон
А можно как-то так, отдельно?
Я буду внешности свои менять,
А ты свободно, равномерно,
Как на обед, их подавать.

И первым блюдом будет русская Менада.
Рифмуется приятно с лимонадом.
Люблю напитки новые вкушать
И опыт новых узнаваний узнавать!

Хотя, как ты недавно говорил:
«Своей природе человек не изменил».
Достань мне сотовый Менады.
Я тексты новые прочту
И при удобном, соответственно, раскладе
Ей, как создатель, расскажу.

Оживший Аполлон в образе греческого юноши. Голубая Богиня в образе Менады. Почти тоже строение, несколько другой бассейн. Те же кипарисы, тот же вид морского горизонта, тот же крик морских чаек и, даже, стая резвящихся дельфинов так же изящно вздымают свои спины над морем. Величественна мраморная статуя Аполлона с листиком на соответственном месте.

Голубая Богиня в образе Менады.
Как клево, блин, так хочется опять балдеть,
Как будто я слегка курнула, поспала,
Приняла ванную, с Бред Питом переспала
И новым счастьем безразмерным зачала.
Я новой девочкою, наконец-то, стала.

Вы кто, а остальные где?
Ха-ха … У Аполлоши вырос листик.
Вот от него б я дозу спермы приняла.
Он, кажется, куда приятней, чище
И так любовно смотрит на меня.

Позвольте, я его поглажу.
Я, кажется, случайно совершила лажу,
С ним голой задницей сойдясь…
Оживший Аполлон в образе греческого юноши. Все тронулись гулять поближе к морю.

А я здесь местный вертопрах.
Здесь вилы новым русским строю
И разбираюсь хорошо в стихах.

Вы спали сладким сном обеденных иллюзий.
Затем, спросонья видно, не поняв,
Зашли ко мне, как русский к русским,
Экспромтом, детали мелочей не согласовав.

Голубая Богиня в образе Менады.
А я еще подумала: «Забавно… все, вроде, как тогда.
Неужто моей крыши странный шифер
Так неожиданно повел себя
И съехал, аккуратненько шурша?»
У вас здесь как-то тихо, одиноко, как в гробу.
Я там, в России, вечно в шоу.
И по привычке не могу
Принять вашу смиренную основу.

А что сказали вы там о стихах?
Признаюсь, слабость к Пушкину питаю.
Когда б он лично сам
Мне сочинил, на арфе Аполлоновной играя,
Его б, как чупа-чупсик, облизала.
И счастья большего не знала.

Оживший Аполлон в образе греческого юноши.
Я ваше шоу «Русские подглядки» зарифмовал,
Как «Для сердца лучшие подарки».

Голубая богиня в образе Менады
Ты че, голуба, с Парнаса вашего упал?
Ты где такие рифмы откопал?
А ты такое не читал:
Вы так бываете безумно гадки,
Когда играете со мною в порно-прядки?

На моем сайте есть такая вот игра,
Где мальчики гоняют трехразмерную меня.
А если я им там, в игрушке проиграю,
То я живой им праздник предлагаю.
Еще журнальчик есть у меня такой,
Его пишу я в этом стиле книжки.
Так что не знаю я живой покой
И надоели эти туповатые мальчишки.
Ты, в общем-то, вполне ниче…
Ты будто с Марса трахнулся на Землю.
И смотришься ты так смешно,
А главное - не видишь во мне стерву.

Пока ни разу взгляд твой не споткнулся,
Любовной влагой оросив мои дела.
Лишь завтра не сказал бы я себе: «Я лохонулся,
Так близко отдавая ей себя».

А есть еще на солнце пятна и покруче.
Не знать их, видимо, нам будет лучше.
Так где твои стихи? Давай, читай!

Оживший Аполлон в образе греческого юноши
Мой легкий приступ сексуальной ностальгии
На сайте «Приятно тебя, любовь моя, касаться»,
Подобно блинам в большой стопке, еще не остыли
В жутком желании в рот желаний твоих возвращаться.

Ты похожа на большие весы,
Где чаши устроены странно.
На одной - горы гламурной красы,
Подобно египетским изваяньям,

Выдаются в миллиардный тираж.
Они известны своей геометрией,
Как ветры для надувания жизненно важных одежд
И создавания пряного прения
В сознании, загнанных пахать сады Мамона невежд.

На другой - твой детский трепет открытого сердца,
Слегка утомленного в долгих беспечных прогулках
На придуманных для карнавала ходулях
В бескрайних пустынях одиночеств.
Растения тянутся к солнцу.
Это так естественно для их выживания.
А ты попробуй в плотно зашторенной комнате
Держать растения, словно изваяния.

Испытания всегда похожи на туннель, где тьма,
Где свет в конце не видно.
И если нету искры божьей в тебе,
То обычно для света крутят видео.

Мне стыдно признаться, что я не восторг,
Что освещает спасением тьму грешникам.
Я безумно вчера ночью продрог,
Прокручивая твое тело на видео технике.

Но тело, просто тело без солнца и любви
Становится для толпы изваянием.
И им совсем уж все равно,
В каком ты находишься состоянии.

И безмерные губы большой пропаганды
Всегда докажут толпе,
Что твой сосок еще вполне живой и жаждет
Розоветь и вздыматься для их взглядов везде.

И ты, как реклама дутых сосисок,
Разогретых на голой заднице,
Помогаешь тайно составлять список
Волков, что умело прячутся
В теплых завитушках баранов, смело смотрящих в завтра.
Хотя их волчьи глаза ненасытных бульдогов
Могут быть занавешены плакатом: «Здравствуйте!»,
Но тела их готовы за деньги стать бульдозером.

Голубая Богиня в образе Менады.
Здесь Пушкин даже не валялся!
Какой-то сумасшедший реп!
Тебе зачем, прости мне, сдался
Весь этот витиеватый бред:

Бульдозеры, бульдоги, сосиски, писки…
И где там я, как гений чистой красоты,
Богиня вашего дыханья!
Какие-то красы, похожие на из блинов трусы

Из силикона созданные изваянья.
Не надо лишних оправданий.
Ты тем хорош, что сложен и красив.
И ,думаю, где надо ты, вполне, игрив!

На вилле отца Лимона, которая находилась в Эгейском море на одном из островов недалеко от острова Лесбос, все шло своим чередом. Дмитрий за какие-то полчаса успел сделать то, что многим в этой жизни не удавалось совершить и за всю жизнь. Надо отдать ему должное: он умел и любил запускать самые нелепые проекты ни с того ни с сего, с пол-оборота. Он находил в этом личное удовлетворение по простой причине: чувство легкой пресыщенности преследовало его, как собственная тень.
А в состоянии деятельности он забывал обо всем. Еще не написанная пьеса уже ставилась через месяц. И все, кто в этой Величайшей Стране кормился вокруг шоу "Русские подглядки", тотчас кинулись с быстротою сметливого лакея стряпать нужные блюда, в предчувствии хороших чаевых. С хлебом у них проблем не было.
Теперь он вновь лежал на пляжной кушетке с приятны чувством выполненного долга и вяло разговаривал с бедным родственником Лимона из Ахтубы. Чем дольше он с ним разговаривал, тем больше понимал, что он стоит гораздо больше, чем ему преподносит жизнь. Чувство его личной неудовлетворенности возникло не на пустом месте. Мало кто догадывается о чувствах умной и достаточно успешной личности, когда она просто ради личного прикола совершает те или иные проекты лично для себя.
И все это, прошу заметить несколько повнимательнее, не ради денег, не ради славы, не ради карьерного роста, а по причине вышеизложенного. И теперь он признался самому себе, что его личный прикол не только его не устраивает, а начинает слегка его тяготить. Никогда он не признает и под пытками, чтоб узнали другие, что его ребенок - лишь фейерверк для толпы. Деньги, приносимые его ребенком, не просто в последнее время его раздражали, а гораздо хуже. Они лишали его главного, основного чувства, к которому он привык с детства: я нечто, а нечто должно быть равным Богу. Прежний ребенок не оправдал его ожиданий и теперь новое детище должно было все исправить. Основные средства ему давали отцовские нефтяные скважины, где были размещены его личные акции. А вот средства от своего уже нелюбимого детища, он уже начал тратить с радость вора на курорте.
Он смотрел на море, на кипарисы, на чаек и наполнялся сладкой радостью. Шум близкого прибоя звучал уже приятней, запахи моря, которые доносил легкий ветерок, были так упоительны, так сладострастны, как если бы его через час казнили и надо было успеть надышаться перед смертью. Он наблюдал за Лимоном и умилялся тому, о чем он говорил с бедным родственником из Ахтубы. А он говорит о том, что ему тут скучно, и что он только и думает о том, как приедет в дикую деревню и будет ловить сомов, судаков и щук. И главное, его никто не будет держать на аркане принуждений. Он свободен! Он не хотел ехать на этот гребаный остров, который невзлюбил с самого детства. И приехал сюда из-за друзей: не поедут же они в деревню, где сортир в огороде. И что он любит его и благодарен за стихи. Он обрадовался, как глупый ребенок, и произнес: «Прочитай, я их запомню слету». И тот начал пересказывать стихотворение:

Мир созиданий был и будет
Куда сложней, чем воровство.
И блески перламутрового блуда
Всегда забавны и легко,

Чем неусыпный труд души и сердца,
И чувств, желающих найти,
Ту радость истинного совершенства,
Где невозможно блудливым прихотям цвести.

Мир разрушений ближе, чем порою
Наш разум может это осознать.
Он мило спрятан под рукою,
Что не желает здраво созидать.

Он спрятан в самом центре сердца.
И сердцевина его - ложь.
И сложно будет завтра отвертеться,
Когда придет иллюзий преданных падеж.

Не утруждая сильно нравственной спины,
Мы в рай спешим заехать по привычке.
Как будто бы печать блудливой тьмы
Для освещенья нашего потратит свои спички.

Это немножко сложноватое. А вот это то, что надо для меня.

Когда я вижу парочки, что держат мило руки
В едином торжестве влюбленных чар,
То я невольно думаю: откуда столько скуки
И злобных одиночеств, когда проходит радостный угар?

И как, и что такое эти чувства?
Не просто ль это похоти мираж,
Что создают пространство нового искусства,
Где только что отбушевал пожар?

Как может истина любви погибнуть,
Когда она взошла в тебе, как пламенный рассвет.
Не может солнце тут же сгинуть
В закат, минуя лучезарных радостей обед.

Дмитрий просто вырвал телефон из рук Лимона и тут же перешел к конкретным вещам.

Дмитрий
Да, эпиграммы - свершений быстрый миг.
О нет, политику не надо, искусство, быт и прочий хлам
По тысяча рублей за строчку?
Прости, но ты, однако братец, хам!


Лимон (вмешивается): Я доплачу. Ты много, Дим, не знаешь. Такой он человек! Они ж дороже стоят! Не хочешь - я перекуплю. Он на Илью, на Резника, такое сделал!

Наш новый Пушкин и любимец
Создал веселья хоровод.
Ведь должен как-то веселиться
По всем статьям опущенный народ!?

Лимон (продолжает): А на Арабески, ты послушай.

Певец Рублевки, избранная дама,
Ах, как вам круто повезло!
Кругом бушует нищенств драма,
Плодятся, словно крысы, зло.

А вы цветете, вы при деле.
Успехов вам и дальше, милый друг!
Как важно для художника быть в теле:
Дворянский титул, масса слуг

И больше шума и рекламы.
Сейчас такие времена,
Что можно слабость и изъяны
Оформить в золотые стремена.

Лимон (продолжает): А на Виагру?!
Какое дело мне до этих пышных сисек?
Не я там буду милый гость.
Пусть короли таблеток, шоколада, пива и сосисок
Там услаждают свою спесь.

Господь мне дал суровый крест.
И я несу его, хотя не так красиво,
Как излагается благая весть:
«Кто любит нас, тот и дает нам силы».
Дмитрий: Тут явно скрытое противоречье. У меня чутье на противоречия. Только если у простых оно на поверхности, как бельмо на глазу, то у него оно спрятано, как счета в Швейцарском банке. Он мощный по состоянию духа, но кто-то явно забил в него ржавый гвоздь. Он всем своим видом показывает, что гвоздя нет, а он все-таки есть. В России поэта без гвоздей еще не было, да и не будет. Ибо мы вечно на переломе, как евреи во времена Понтия Пилата. А хороший поэт - лучший «срез» перелома. Иисус Христос лучший поэт всех времен и народов! И по этому «срезу» теперь ровняются все. Чего стоят слова: «Из тех, которых Ты Мне дал, Я не погубил никого." Ты же знаешь меня! Стоит мне захотеть и сосредоточиться в нужный момент, и я слышу, как пахнет человеческое сердце. Такая иногда бывает вонь, что невольно спросишь себя: «Как можно жить с таким запахом?»
Лимон: Как ты можешь слышать запах сердца? Собаки слышат боишься ты их или нет. Но это собаки. Хотя однажды к бате там, в деревне дикой, приехали такие бандюги! Меня сразу начало тошнить. Американские вампиры в сравнении с ними просто пушистые кролики. Наши могут кровь выпивать взглядом. Не взгляд, а бритва. Отец от счастья весь сияет, ну сама любезность, сам восторг! А потом уже мне говорит: «Друзья детства». Волчья жизнь закаляет, но у любви больше пространства. Надеюсь, ты бы не захотел, чтобы твой отец имел заниженное пространство?
Дмитрий: Адонис нежный, там наверное деревенские пастушки липли к тебе как скотч к стеклу?
Лимон: Ты знаешь, странно, как это было, по началу, не по кайфу. Я, как заезжая звезда. И каждый жест мой и каждое слово с любовью дрессированных собачек. Это невыносимо!
Дмитрий: И что, ты не сыграл на этом?
Лимон: Зачем? Зачем счастливому больше счастья, если его и так хоть отбавляй. И вот это - имитация любви. Это так потом погано! Лучше уж чистый разврат, чем лживые пузыри.
Дмитрий: Ты, как твой родственник, ко всему относишься на полном серьезе. Но у него-то гвоздь ,а у тебя-то что? Может нам тоже забить в себя пару гвоздей для эксперимента?
Лимон: Вот ты и противоречишь: забью я в себя гвозди и стану Миссией, отрежу ухо и стану Ван Гогом. Все свыше! А ты это отрицаешь.
Дмитрий: Нет. Я это не отрицаю. Я провоцирую.
Лимон: Ничего смешнее не слышал. Так иди, как этот мой родственник, спаси из горящего дома никчемных пьяниц. Получи горящей доской по голове и такие головные боли, которые должны были свести его в могилу, а он живет.
Дмитрий: Извини, теперь я понимаю, почему ты его кроешь.

Оживший Аполлон в образе Пифии. Дух Аполлона в образе служанки. Дмитрий-Александр Великии, Барон-Геракл, Лимон-Адонис.

Александр Великий
Без тени ропота, без каверзных сомнений,
Что выгрызают душу, словно мыши сыр,
Приди, провидение высоких озарений,
И покажи, как завтра сложится
Глобальных ребусов глобальный мир.

Пифия
Мир общий неизменен и всегда
Трава растет под теплыми дождями.
А солнце, как полезная звезда,
Ее ласкает лучезарными лучами.

Как мать, кормящая любовным соком из себя,
К Земле вы все младенцы изначально.
И каверза измен для будущих времен печальна.
Измена сходится с изменой и плодит убийц.

Александр Великий
Так я творец или убийца?

Пифия
Есть два иль три пути, а может быть и сотня,
Что выберет твой нравственный росток ума.
Мир из нюансов мимолетных, как ковер огромный, соткан.
А ты - стежок. И чтоб узнать в безбрежности себя,

Здесь важно всю картину общую увидеть.
Забыть себя, как маленький стежок,
И все печальные в сознании обиды,
И сделать к небу нравственный прыжок.

Ты должен скинуть шкуру двух десятков лет
И вновь почувствовать себя младенцем.
Все заново, все чисто, как случайный свет,
В тени дерев от солнца.

Геракл
Ты дай конкретику грядущих всех совершений.
И как мне с силою своею быть?
Я искренне хочу на все грядущие решенья
Влияние своей здоровой силы наложить.

Пифия
Все в простоте. Будь проще!
И не ведись на витиеватость черных слуг.
И даже самый бесконечный сумрак ночи
Проходит не случайно и не вдруг.

Лишь созерцательность любви легко способна
Увидеть ток живой грядущих лет.
А я - лишь временная сдоба
Не дальше, чем на завтрашний обед.
Адонис
Хотя нас смертных опускали ниже планки,
Что сочинили мудрецы для умственных работ,
Но все ж едины потроха изнанки
И тот же на любую шею грешный поводок забот.

Я не хочу смотреть и дальше носа.
Жизнь так красива в этот краткий миг.
И эти в завтра уходящие вопросы,
Лишь суетливых страхов суетливый крик.

Пифия
Прекрасно облако на фоне голубом.
И все, что живо, все прекрасно:
И голуби, сидящие, как ангелы, вдвоем
И угасающий закат, объятый буйной страстью,

И капельки росы, бесспорный бриллиант,
И червь земной, даритель блага,
И ты, Адонис, как Атлант,
В шеренге мимолетного парада.

За то, что в этот миг цветешь
И отдаешься краткому мгновенью,
Ты карнавалом чувств нахлынувших живешь.
А для грядущего необходим лишь путь к смиренью.

Геракл
О чем, ты Пифия, кругом сплошной облом:
В глазах, в походке, в разуме, в желаньях.
Везде надменностей холодный водоем,
Как смерти мимолетное касанье.

Твое смиренье где-то в середине.
Как узок этот твой простор…
Какое надо титаническое рвенье,
Чтоб увеличить этот твой зазор?
Пифия
Не вы одни в моих виденьях.

Идите, наберитесь здравого терпенья!

Действие четвертое

Слепок души Голубой Богини был отправлен на бренную землю. Оживший Аполлон и Дух Аполлона задумчиво смотрели в морскую бесконечность и, как два близнеца брата, одновременно произнесли: «Пронзительность священна… И кто не испытал этот животворящий трепет, тот и не жил. Все смертно, а бесконечная пронзительность вечна».

Оживший Аполлон
Когда возиожно было б все построить
Как идеальный рай одной семьи,
То сколько бы пришлось уволить
Живущих на падениях чужих?

Дух Аполлона
Ты знаешь, демоны - любители шалить.
Им шалости - как мать родная:
Блуждающую душу зацепить
И сновиденьем страшным потравить

Иль, еще хуже, весело играя,
Лишить ее основы: любви и воли.
К себе назначить в ушлые рабы
И сладострастьем извращенной боли
Направить к аду неуемные шаги.

Оживший Аполлон
Причем здесь мы с тобою, милый друг?
Мы вызываем души, если тело спит.
И что мы этим нарушаем?
Их разум после все глядит
Коротким видео и ничего он более не знает.

Дух Аполлона
Я не к тому, что механизм нашего воззванья
Безгрешен для последствий слепков душ.
Я лишь к тому, что наша область знаний
Имеет двойственную суть.

Оживший Аполлон
При движении душ, все демоны вольны
Ловить их, бедненьких, в сети своих пороков.
Но в этом нет нашей вины:
Не мы же к слабостям людским жестоки!
Пусть будут чистыми, как капли райского дождя,
Тогда и демоны пропустят их, любя.


Дух Аполлона
Что из того, что после страшных сновидений
Они в реальности, вдруг, принимаются хромать;
И пьют, и колются, и жрут таблетки.
Лишь только б от себя подальше убежать?

Голубая богиня просыпается в тени инжирного дерева и, не поднимая головы, обращается ко всем с нескрываемым восторгом в голосе:

Все, я сюда опять приеду!
Так сладко в жизни не спала.
Какие сны, какие там наезды,
Ну, просто, драма про меня:

Арена римская и гладиатор.
И я сижу совсем одна.
Выходит пьяная кухарка,
А на щеке кровавая слеза.

Ей гладиатор говорит:
«Ты пьешь, ну чисто, как сапожник,
Что случайно трахнул свою дочь,
А потом, осознав свою ничтожность,
Алкоголем смягчает свой прошлый порок».

Я не спорю с тобой о морали.
В мире таинства лжи Бог – пустяк.
И возможны такого юродства печали,
Что не вскарабкаться к небу никак.

Так и ползает дух животворный гадюкой,
Понимая опасность своих ядовитых зубов.
Я могу быть твоею душевной порукой,
Осознай лишь занозы своих же грехов.

Кухарка пьяная, сквозь слезы:
«Я сидеть не могу! На месте заноза
Не дает мне покоя давно.
Только сяду и дикая проза
Так и дышит мне смрадом в лицо.

А вино, а вино, а вино…
Мне сандалии любви одевает.
Мое тело свободно порхает,
Я в блаженстве любовном живу!
Я само совершенство из рая!
Я, как пух тополиный, плыву
И земли я ногой не касаюсь».

Кухарка начинает так плясать,
Что я проснулась. Вижу, там кровать.
На ней опять кухарка пьяная лежит.
Гнусавый попик ей стихами говорит:

«Еще не получив огромное наследство:
Антиквариат, картины и поместье
От бабушки любимой по отцу,
Ты заключила глупое пари
С хозяином торговых точек.
Подругой ты была его прекрасных дочек».
Кухарка пьяная вскочила, возразила:
«Не надо, попик, о пари!
Я, правда, совершила глупую оплошность.
И если то возможно, то прости,
Эту слепую беззаботность.

Ты покажи же мне меня, как есть.
Надеюсь разуму полезно
Еще раз перечесть
Свой анекдот, пусть даже и скабрезный».

И тут такое попик отлепил,
Что пересказывать … ну нету сил:
"Play-boy”на маечке покрытый легкой позолотой
Твою ласкает чувственную грудь.
И будни серые твои наполнены зевотой.
Торговля на базаре -просто жуть!
Ты развлекалась новым видом новых лиц
Всего лишь краткую неделю
И поняла: базар российский не Париж.
И ты от скуки дикой обалдела.
Ты стала потихоньку мило пить -
Смягчать свою тоску о счастье.
И стала все сильнее не любить
Свои базарные напасти.

А тут хозяин пригласил тебя
На светский раунд, как у русских.
И ты такое там зажгла,
Что получила три получки.

А дальше - больше: деньги, секс, вино.
И главное, забавно, мимолетно и смешно!
Пришло наследство: деньги, воля,
А ты подсела на разгул
И тратить свои деньги больно,
Когда есть денег старый куль.
Лимон
А это все, друзья мои, фигня!
Она в журналах желтых начиталась
И ловко лепит от себя,
Как будто бы во сны свои скачала.

Вот у меня был сон - всем снам напруга:
Там рыжий кролик был одетый, как подруга,
В зубах сигара, а глаза - сверкающий рубин.
И был он, между прочим, не один.

Там было этих кроликов толпа
И каждый там базарил от себя.
Инга Баринова
Пока ты к сути главной черепахой приползешь,
Со скуки тут с тобой умрешь!

Барон
А мне прикольно слушать всякий бред!
Побольше б только свежих трупов.
Там кроликов сожрала на обед
Толпа кровавых вурдалаков?

Лимон
Там все забавней. Кролик говорит:
«Кто слишком долго кушает тупое чтиво -
Теряет вкус на здравую еду.
Ты посмотри, как я паршиво
Склоняю загипсованную ногу.

Я стал калекой по простой причине:
Мне переломы как бы и важны.
Когда часть тела в шине
Глазам лишь буквы чтивные нужны.
А так приходиться скакать по полю
Иль, еще хуже, сквозь овраг,
И набивать живот едою,
И что попало кушать натощак.

А тут лежишь себе и все готово:
Еда и чтиво под рукой.
Жизнь удалась! Так клево
Умыться скорбною слезой:
Тут в книге - мой герой».

Такой же рыжий, как и я, зайчище
В сенокосилку, по случайности, попал.
Шел пьяненький от тещи, лег в затишье,
А там траншею трактор, по случайности, капал.

Я не успел зайчишке возразить,
Спросив его причем здесь трактор?
А он успел с кровати соскочить,
Достал из-под оттуда хлам и тряпки.

Их завернул в кулечек, не спеша,
И передал мне как-то скорбно,
Сказав: «Была Наташка хороша…
Но это уже порно».

Я ошарашен был совсем, не зная
О чем подумать, что сказать.
И этот с виду милый зайчик
Не стал мне больше объяснять.
И дальше принялся читать.
Я будто умер для него. Так жутко:
Ты только был и … тебя нет.
Как будто съел тебя желудок,
Как сочный бутербродик на обед.

И что убийств экранных лужи?
Вот мировая жуть: ты - это нет.
Тебя отбросили и ты не нужен,
Как только что отжатый досуха пакет.

Любовь - это когда ты больше,
Ты заполняешь все вокруг.
Ты - взрыв Создателя, ты длишься дольше,
Чем страсти самых верных губ.

Дмитрий
Насрать на этого зайчишку.
Не вижу темы ни на ноль.
Все это - учтивые пустые книжки:
Прочел, захлопнул и уволь.

Какой там больше - меньше. Что ты хочешь?
Тут кровь кидает, кровь как хлам.
И в ящик на тебя дрочит
Как фейерверк любви, прогнивший срам.

Барон
Да ты, как иезуиты! Ты глобален:
"Иль все, иль ничего!"
А как быть с пьяным гоблином,
Когда растленье духа - ремесло?

Кто не вылизывал своих шинелей,
Съедая дом вдовы, молясь прилюдно благу?
И тратил больше, чем на нищем вшей,
На корм своей любимице собаке?

Мое сердце вечно «на шухере».
Я как сын, потерявший мечту:
Наконец-то, бросить всех жуликов
И понять первозданного счастья красоту,
Не имеющего где приклонить голову.

Лимон
Вы дайте мне свою забаву рассказать.
Я отвечаю, вам будет что узнать!
И тут все кролики, как начали орать:
«Да все с ним, блин, с собакой, ясно!
Устроился он тут, сучонок, классно!

В соседний дом к Наташке
Он бегал, змей, в одной рубашке.
Ты, братка, нам немного помоги
Своей рукою спинку почеши».

Чесать я начал им большие спины.
Они, вдруг, начали расти, расти…
К стене меня придвинули,
Не приподнять руки!

Зубами начал грызть, желая воли.
Прогрыз дыру и думал уж кричать.
А там уложено, как кирпичи, могучим слоем
Книг тонн примерно пять.

Я языком лижу книг корешки,
Надеясь встретить там название родное.
И слышу, как похабные смешки,
Вдруг, раздаются за моей спиною.

Я краем глаза посмотрел
И от безумья обалдел!
На четвереньках голый я стоял,
Меня на камеру сосед снимал.


Инга Баринова
Только в виденьях сна бывают знаки свыше.
И только там бывает логика нелепа.
Представьте: я бегу по крыше
Так беззаботно, весело и слепо.

Нет чувства страха, все вокруг любовь.
А дальше я уже на велеке гоню.
Такой удобный, мягкий, как спина Борона.
И я рукою облака ловлю…

И вешаю сушиться их, как шорты,
Как трусики, бюстгальтеры и прочие дела.
И тут пошли, вдруг, гамбургеры, торты.
И я в раздумии такая вся.

Покушать тортика - бросать велосипед.
И гамбургер такой весь пышка!
И мальчик-пастушок такой лакей:
Веселый ,резвый шалунишка.
А я беспечна вся, как тополиный пух.
И там стояли два других велосипеда.
Вдруг между ними я, случайно, бух.
Рулем, педалью их задела.

И так мне стало жалко мой велосипед!
Но он не сильно поломался:
Лишь две царапины оставили свой след.
И стало так приятно - он со мной остался.
Барон
Забавно, я такой вполне могучий!
Могу руками влагу выжимать из тучи.
Но что касается всех тонкостей забавных,
То я, скорей, не очень идеальный.

Мне даже стыдно вам такое рассказать.
Ведь сложно сантименты глупые понять.
Мне проще чем-то мощным разрулить,
Чем, скажем, комара убить.

Дмитрий
Сел на любимую наш друг метлу.
Я это больше слушать не могу!
Давай, колись! И хочешь тут же мигом отгадаю:
Ты с Билом Гейтцем в жмурки по ночам играешь.


Барон
Играл. Но был у нас простой скворец.
И вот, когда он скорбно умер,
Я в парке лично выстроил ему дворец
И лично хоронил его без шума.
Мой труд разрушили, изгадили в труху
Мальчишки местные жестоко.
И, странно, этому скворцу
Я и обязан некою магической свободой.

Я ему сказки, песни сочинял
И, соответственно, все прятал.
Недавно лихо прочитал:
«Наивность - детская такая пряность».
Инга Баринова
Какой ты вздорный мальчик с детства. Я не знала!
Но велек свой, как видишь, и во сне я не променяла.

Дмитрий
Он с детства был такой себе пирог:
Снаружи - прост, как тесто,
Внутри - сметана и творог,
Которых прет, которым тесно.

Барон
Мне, если прямо говорить и все как есть,
Теперь все кажется слегка наивным.
Какой-то черненький смешной скворец
Во снах читает монотонно книжки.

Затем забьется в клетку в дальний угол.
Да так наивно и смешно,
Как девочка играет в куклы
И пьет из блюдечка вино.

Последний раз он мне приснился летом,
Как денди весь с иголочки одетый.
А я стою в толпе и прячу тайный смех,
А он оратором работает для всех:

Когда справляет тело срочную нужду,
Ее логических призывов я не удержу.
И все же наше тело - все гармония. А бред -
Лишь наших глупых шалостей порочный след.

Есть упражненья для ума и тела.
Без упражнений сложно форму соблюсти.
Как у реки есть берег правый, левый,
Так мы имеем разума течение внутри.

Они частично так же, как вода,
Проходит мимо русла-оболочки
И соблюдают форму-берега,
Что не дают почувствовать утечку.

И чем сильней движенья разума-поток,
Тем лучше надо берег-форму.
Иначе просто к взрыву приведет
Вашу гармонию, как детонатор бомбу.

Быть с вялой аурой надежней:
Не надо форму тела укреплять,
Не надо быть настолько осторожным,
Чтобы себя не подорвать.

Даю вам право выбирать...